Любовь, сексуальность и матриархат: о гендере - Эрих Зелигманн Фромм

метко уловил Фрейд в формулировке своей концепции Сверх-Я. Он полагал, что Сверх-Я содержит в себе значительную долю фундаментальной деструктивности, присущей человеку от природы, и обращает ее против него самого с помощью идеи долга и нравственных обязательств. Несмотря на аргументы против теории Сверх-Я, которые здесь изложить невозможно (см. мое обсуждение этого вопроса: Fromm 1936а), Фрейд, без сомнения, остро ощущал враждебность и жестокость, заложенные в ту концепцию «совести», что развилась в Новое время.

То, что верно для ожесточения и ненависти, верно также и для любви. Однако любовь к другим и любовь к себе – проблема гораздо более сложная для обсуждения; тому есть две причины. Первая такова: в то время как ненависть – это феномен, который встречается в нашем обществе повсеместно и потому не представляет сложностей для эмпирического наблюдения и анализа, любовь – явление сравнительно редкое, поддающееся эмпирическому наблюдению лишь в контексте затруднений; следовательно, любое обсуждение любви угрожает оказаться неэмпирическим, попросту спекулятивным. Вторая причина, пожалуй, еще более весома. Нет в нашем языке слова, которым бы так злоупотребляли и торговали, как словом «любовь». Его проповедовали люди, готовые извинить любую жестокость, если она служила их цели; его использовали как прикрытие, заставляя людей жертвовать своим счастьем и подчинять все свое существо тем, кто извлекал выгоду из этой покорности. Его использовали как моральный фундамент для неоправданных притязаний. Оно сделалось настолько пустым, что для многих людей слово «любовь», пожалуй, не значит ничего более, чем «два человека прожили вместе двадцать лет, при этом ссорясь не чаще раза в неделю». Употреблять подобное слово опасно и даже как-то неловко. Однако психологу негоже до конца уступать этой неловкости. Проповедовать любовь – в лучшем случае дурновкусие. Но проводить беспристрастный и критический анализ феномена любви и разоблачать псевдолюбовь – а эти задачи неотделимы друг от друга, – обязанность, уклоняться от которой психолог не имеет права.

Само собой разумеется, что мы не станем пытаться здесь анализировать любовь. Даже для описания психологических феноменов, которые обычно охватываются термином «любовь», потребовалась бы добрая часть книги. Однако необходимо попытаться должным образом продемонстрировать основное направление мысли этой статьи.

Часто под видом «любви» преподносятся два тесно связанных друг с другом ее проявления – мазохистская и садистская любовь. В случае мазохистской любви человек отказывается от своего Я, инициативы и целостности, дабы полностью погрузиться в другого человека, который кажется более сильным. Из-за глубоко укоренившихся тревог, порождающих чувство, что человек не может крепко стоять на собственных ногах, он хочет избавиться от своего индивидуального Я и стать частью другого живого существа, чтобы тем самым обрести чувство уверенности и найти опору, которой ему не хватает в себе. Подобное отвержение собственного Я часто восхваляется как пример «великой любви». На самом же деле это форма идолопоклонства, а также акт уничтожения собственного Я. Тот факт, что это явление считают любовью, делает его еще более соблазнительным и опасным.

Садистская любовь, с другой стороны, проистекает из желания поглотить свой объект, сделать его безвольным орудием в собственных руках. Это влечение также коренится в глубинной тревоге и неспособности существовать в одиночку, но вместо того, чтобы находить силу, погружаясь в другого, человек обретает силу и уверенность в ограниченной власти над этим другим. Как мазохистская, так и садистская любовь служат выражением одной и той же базовой потребности, которая проистекает из фундаментальной неспособности быть независимым. Пользуясь биологическими терминами, эту базовую потребность можно назвать «потребностью в симбиозе». Садистской часто бывает любовь, которую родители испытывают к своим детям. Нет существенной разницы в том, является ли их доминирование явно авторитарным или искусно прикрытым, «современным». В обоих случаях оно обычно подавляет силу личности ребенка и ведет в последующие годы к развитию в нем указанных симбиотических тенденций. Садистская любовь нередка и среди взрослых. Часто в длительных отношениях устанавливаются постоянные роли: один партнер олицетворяет садистский, а другой – мазохистский полюс симбиотических отношений. Во многих других случаях происходит постоянная смена ролей – неустанная борьба за господство и подчинение, которую считают любовью.

По сказанному можно судить, что любовь неотделима от свободы и независимости. В противоположность симбиотической псевдолюбви, основной предпосылкой любви являются свобода и равенство: сила, независимость, целостность Я, которое способно крепко стоять на собственных ногах и переносить одиночество. Эта предпосылка верна как для любящего, так и для любимого человека. Любовь – это спонтанный акт, а спонтанность означает – буквально – способность действовать на основе собственной свободной воли. Если тревога и слабость Я лишают человека возможности обрести равновесие в самом себе, он не способен любить.

Чтобы полностью это понять, нужно рассмотреть, на что направлена любовь. Она является противоположностью ненависти. Ненависть – страстное желание разрушения; любовь – страстное утверждение своего «объекта». Это означает, что любовь – не «аффект», а активное стремление, целью которого является счастье, развитие и свобода выбранного «объекта». Это страстное утверждение невозможно, если собственное Я человека увечно, поскольку истинное утверждение всегда коренится в силе. Человек, чье Я искалечено, может любить только амбивалентно; то есть сильной частью себя он может любить, а покалеченной неизбежно должен ненавидеть.

Термин «страстное утверждение» легко понять неправильно; он не означает рассудочного утверждения в смысле сугубо рационального суждения. Он предполагает гораздо более глубокое одобрение, в котором участвует личность человека в целом: его рассудок, эмоции и чувства. Глаза, уши и нос часто бывают не менее надежными, чем мозг, в деле утверждения, или даже оказываются совершеннее. Если оно глубокое и страстное, то утверждение относится к сущности «объекта», а не только к отдельным качествам. Нет более сильного выражения любви Бога к человеку в Ветхом Завете, чем высказывание в конце каждого дня творения: «И увидел Бог, что это хорошо».

Существует еще одно возможное недопонимание, которого следует особенно избегать. Из сказанного можно сделать вывод, что всякое утверждение есть любовь, независимо от достоинств объекта любви. Это означало бы, что любовь есть чисто субъективное чувство одобрения и что проблема объективных ценностей роли в нем не играет. Возникает вопрос: можно ли любить зло? Здесь мы подходим к одной из сложнейших проблем психологии и философии, которую в рамках данной статьи едва ли возможно обсудить. Тем не менее, я должен повторить, что утверждение в используемом здесь смысле не является полностью субъективным. Любовь – это утверждение жизни, роста, радости, свободы, и, следовательно, по определению нельзя любить зло, которое воплощает собой отрицание, смерть, принуждение. Несомненно, даже субъективное чувство может быть приятным источником возбуждения и сознательно восприниматься под общепринятым обозначением любви. Человек может считать, что любит, но анализ его ментального содержания обнаруживает состояние, весьма отличное от того,